Is Iran going to build a bomb?

Many people wonder, but Bruce Bueno de Mesquita claims to have the answer.

Bueno de Mesquita is one of the world’s most prominent applied game theorists. A professor at New York University and a senior fellow at the Hoover Institution at Stanford, he is well known academically for his work on “political survival,” or how leaders build coalitions to stay in power. But among national-security types and corporate decision makers, he is even better known for his prognostications. For 29 years, Bueno de Mesquita has been developing and honing a computer model that predicts the outcome of any situation in which parties can be described as trying to persuade or coerce one another. Since the early 1980s, C.I.A. officials have hired him to perform more than a thousand predictions; a study by the C.I.A., now declassified, found that Bueno de Mesquita’s predictions “hit the bull’s-eye” twice as often as its own analysts did.

Last year, Bueno de Mesquita decided to forecast whether Iran would build a nuclear bomb. With the help of his undergraduate class at N.Y.U., he researched the primary power brokers inside and outside the country — anyone with a stake in Iran’s nuclear future. Once he had the information he needed, he fed it into his computer model and had an answer in a few minutes.

In June, I visited Bueno de Mesquita at his San Francisco home to see the results. A tall man with a slab of gray hair, Bueno de Mesquita, who is 62, welcomed me with painstakingly prepared cups of espresso. Then he pulled out his beat-up I.B.M. laptop — so old that the lettering on the A, S, D and E keys was worn off — and showed me a spreadsheet that summarized Iran’s future.

The spreadsheet included almost 90 players. Some were people, like the Iranian president, Mahmoud Ahmadinejad, and Supreme Leader Ali Khamenei; others were groups, like the U.N. Security Council and Iran’s “religious radicals.” Next to each player, a number represented one variable in Bueno de Mesquita’s model: the extent to which a player wanted Iran to have the ability to make nuclear weapons. The scale went from 0 to 200, with 0 being “no nuclear capacity at all” and 200 representing a test of a nuclear missile.

At the beginning of the simulation, the positions were what you would expect. The United States and Israel and most of Europe wanted Iran to have virtually no nuclear capacity, so their preferred outcomes were close to zero. In contrast, the Iranian hard-liners were aggressive. “This is not only ‘Build a bomb,’ ” Bueno de Mesquita said, characterizing their position. “It’s probably: ‘We should test a bomb.’ ”

But as the computer model ran forward in time, through 2009 and into 2010, positions shifted. American and Israeli national-security players grudgingly accepted that they could tolerate Iran having some civilian nuclear-energy capacity. Ahmadinejad, Khamenei and the religious radicals wavered; then, as the model reached our present day, their power — another variable in Bueno de Mesquita’s model — sagged significantly.

Amid the thousands of rows on the spreadsheet, there’s one called Forecast. It consists of a single number that represents the most likely consensus of all the players. It begins at 160 — bomb-making territory — but by next year settles at 118, where it doesn’t move much. “That’s the outcome,” Bueno de Mesquita said confidently, tapping the screen.

What does 118 mean? It means that Iran won’t make a nuclear bomb. By early 2010, according to the forecast, Iran will be at the brink of developing one, but then it will stop and go no further. If this computer model is right, all the dire portents we’ve seen in recent months — the brutal crackdown on protesters, the dubious confessions, Khamenei’s accusations of American subterfuge — are masking a tectonic shift. The moderates are winning, even if we cannot see that yet.

Could this possibly be what will happen? Certainly Bueno de Mesquita has his critics, who argue that the proprietary software he uses can’t be trusted and may cast doubt on the larger enterprise of making predictions. But he has published a large number of startlingly precise predictions that turned out to be accurate, many of them in peer-reviewed academic journals. For example, five years before Ayatollah Khomeini died in 1989, Bueno de Mesquita predicted in the journal PS that Khomeini would be succeeded by Ali Khamenei (which he was), who himself would be succeeded by a then-less-well-known cleric named Akbar Hashemi Rafsanjani (which he may well be). Last year, he forecast when President Pervez Musharraf of Pakistan would be forced out of office and was accurate to within a month. In “The Predictioneer’s Game,” a book coming out next month that was written for a popular audience, Bueno de Mesquita offers dozens more stories of his forecasts. And as for Iran’s bomb?

In a year, he said with a wide grin, we’ll know if he’s right.

“I’m not an Iran expert,” Bueno de Mesquita told me cheerfully as we walked down his tree-lined street on our way to grab some Burmese food. Indeed, his career has been built on a peculiar concept: If you want to predict political events, wisdom and expertise, deep knowledge of a country’s culture and history, aren’t enough. To forecast the future, you need to be an expert not in statecraft but in the way individual people make decisions. You need “rational actor” game theory.

Bueno de Mesquita began studying political science in the 1960s. While working on his dissertation at the University of Michigan on parliamentary politics in India, a professor assigned him William H. Riker’s book “The Theory of Political Coalitions,” one of the first works to apply game theory to politics. Game theory is a branch of mathematics that studies the way people will behave in strategic situations — that is to say, when they’re making decisions based on how they think other people will make decisions. Generally, game theory assumes that people are always rational and selfish; they’re always angling to get what’s best for them, which means their behavior can often be predicted. One famous application of rational-choice theory that particularly intrigued Bueno de Mesquita was Duncan Black’s analysis of “committee voting,” which argues that if two rival candidates are trying to get elected on a single issue — say, taxes — they’ll inevitably shift their positions toward the median voter.

Bueno de Mesquita was enthralled by the idea of rendering the messy business of politics and history into precise, logical equations. He began his signature academic work on “the selectorate,” or the group of actors who run a country. In Bueno de Mesquita’s worldview, there is no such thing as a “national interest” (or “state”). There are just leaders trying desperately to stay in power by building coalitions within their selectorate — buying off cronies in the case of a dictatorship, for example, or producing enough good works to keep hoi polloi happy in a democracy.

When Bueno de Mesquita spotted a logical error in one of Riker’s books, he wrote the author a letter; Riker offered Bueno de Mesquita a job in 1972 at the University of Rochester, where a new generation of political scientists was starting to apply formal mathematical models to political analysis.

That’s where Bueno de Mesquita began programming his computer model. It is based loosely on Black’s voter theory, and it works like this: To predict how leaders will behave in a conflict, Bueno de Mesquita starts with a specific prediction he wants to make, then interviews four or five experts who know the situation well. He identifies the stakeholders who will exert pressure on the outcome (typically 20 or 30 players) and gets the experts to assign values to the stakeholders in four categories: What outcome do the players want? How hard will they work to get it? How much clout can they exert on others? How firm is their resolve? Each value is expressed as a number on its own arbitrary scale, like 0 to 200. (Sometimes Bueno de Mesquita skips the experts, simply reads newspaper and journal articles and generates his own list of players and numbers.) For example, in the case of Iran’s bomb, Bueno de Mesquita set Ahmadinejad’s preferred outcome at 180 and, on a scale of 0 to 100, his desire to get it at 90, his power at 5 and his resolve at 90.

Then the math begins, some of which is surprisingly simple. If you merely sort the players according to how badly they want a bomb and how much support they have among others, you will end up with a reasonably good prediction. But the other variables enable the computer model to perform much more complicated assessments. In essence, it looks for possible groupings of players who would be willing to shift their positions toward one another if they thought that doing so would be to their advantage. The model begins by working out the average position of all the players — the “middle ground” that exerts a gravitational force on the whole negotiation. Then it compares each player with every other player, estimating whether one will be able to persuade or coerce the others to move toward its position, based on the power, resolve and positioning of everyone else. (Power isn’t everything. If the most powerful player is on the fringe of an issue, and a cluster of less-powerful players are closer to the middle, they might exert greater influence.) After estimating how much or how little each player might budge, the software recalculates the middle ground, which shifts as the players move. A “round” is over; the software repeats the process, round after round. The game ends when players no longer move very much from round to round — this indicates they have compromised as much as they ever will. At that point, assuming no player with veto power had refused to compromise, the final average middle-ground position of all the players is the result — the official prediction of how the issue will resolve itself. (Bueno de Mesquita does not express his forecasts in probabilistic terms; he says an event will transpire or it won’t.)

The computer model, in short, predicts coalitions. And computers are much better at doing this than humans, because with more than a few players the number of possible coalitions quickly multiplies. With 40 players, the typical size of one of Bueno de Mesquita’s forecasts, there are 1,560 possible pairs to consider just for starters. This is why, he says, his model often produces surprising results. It’s not that it is smarter than humans. But it methodically works through not only the obvious coalitions we know about and expect but also the invisible ones that we don’t.

For Bueno de Mesquita, the first prominent use of the model came in 1979, when the State Department was canvassing academics with expertise on India, including Bueno de Mesquita, to see how some parliamentary maneuverings would unfold. Bueno de Mesquita decided to use his first version of the software (which was, as he puts it, “barely working”) and his own knowledge of India to determine the power players and each of their numbers. Then the university’s mainframe computer worked on the data all night.

In the morning, Bueno de Mesquita said, he was astonished: the predicted victor was a seemingly minor figure, someone discounted by the experts. Bueno de Mesquita shared their opinion, he told me, but he accepted the computer’s verdict anyway. “So I called the person back at the State Department, and told him what I had concluded,” Bueno de Mesquita went on. “And there was a long, quiet period and some laughing. He said: ‘How did you arrive at that? Nobody’s saying that.’ So I told him I had a little computer model. He just guffawed. He said, ‘I wouldn’t repeat that if I were you.’ ”

Three months later, according to Bueno de Mesquita, his prediction turned out to be right.

The son of Jewish immigrants who arrived from Brussels during World War II, Bueno de Mesquita grew up in Manhattan, where his father ran a small publishing company and his mother managed a women’s clothing shop. He went to Queens College when he was 16 — “way too young,” he says — and read history and literature voraciously. (Bueno de Mesquita spent years researching and writing a short novel that defends Ebenezer Scrooge as a kindhearted man.) “He is one the most remarkably intelligent human beings I’ve met in my life, and Bruce does not hesitate to tell you that,” Kevin Gaynor, an environmental lawyer who has twice hired Bueno de Mesquita to advise his corporate clients on “extremely sensitive” government negotiations, told me half-jokingly. “He’s not self-effacing. But he’s not self-effacing in a charming way.” Bueno de Mesquita’s voluminous academic work — he has published 16 books and more than 100 papers — is credited with helping to move game theory and mathematical modeling into the mainstream of political science; according to one count, by 1999 fully 40 percent of papers in the American Political Science Review used modeling. (The figure was so high it prompted deep consternation among non-game-theory political scientists.) While few perform the consulting work he does, other game theorists have produced models very similar to Bueno de Mesquita’s, and he actively promotes his technique, including training N.Y.U. undergraduates to do similar predictions.) He spends half the year at N.Y.U., where he recently finished a four-year stint as the chairman of the political-science department, and half the year at the Hoover Institution at Stanford. Under the terms of his academic contracts, he is permitted to spend one day per week during the academic year doing outside consulting.

It is this consulting, more than his academic work, that has made Bueno de Mesquita both well off and controversial. He began offering predictions to the private sector in 1982, when A.F.K. Organski, a former professor of his, suggested they go into business using Bueno de Mesquita’s model. Business negotiations, they reasoned, were like international relations in that they involved players trying to wheedle and coerce one another. Soon Bueno de Mesquita and Organski (who died in 1998) acquired clients ranging from Arthur Andersen to Union Carbide, which tapped them for advice on placating the Indian government after the Bhopal chemical spill. Today Bueno de Mesquita’s firm essentially consists of himself and Harry Roundell, a former banker at J. P. Morgan who met Bueno de Mesquita when Roundell hired him in 1995 to help the bank figure out how to push for new, favorable regulations in the U.S. They charge $50,000 and up to do a prediction and offer negotiating tips, and they take on 18 to 20 of these assignments a year. Beyond saying it was “a reasonable amount of money,” Bueno de Mesquita would not describe his income from the company.

To produce a corporate prediction, Roundell and Bueno de Mesquita determine the numerical values of the players in a negotiation by interviewing a firm’s executives. This can take anywhere from a few hours on the phone to two days of face-to-face conversations. Both men conduct the interviews, and Bueno de Mesquita enters the information into a spreadsheet.

The real value of Bueno de Mesquita’s work, several clients told me, is not only in his predicting how a corporate event might unfold. It is also in figuring out how to influence that event. Because Bueno de Mesquita’s model forecasts the future by calculating the impact every player has on every other player, round by round, Bueno de Mesquita can go back and see when some players suddenly become more flexible midway through a negotiation. He can thus perform “what if” experiments: What if that person could be persuaded to change his mind? He’ll enter new values into the model, manually changing that player’s position, then run it again to see if this change recasts the future to his client’s advantage. If it does, Bueno de Mesquita now has a piece of advice: focus on that player in real life, and try to influence him. If there are dozens of players and dozens of rounds, the number of possible “what if” scenarios becomes enormous: it can take Bueno de Mesquita days of peering at his spreadsheets to identify useful pressure points.

One of Bueno de Mesquita’s most prominent public consultations occurred in 1999, when Richard Lapthorne, then the vice chairman of British Aerospace, asked him to help engineer a $10 billion acquisition. The British government wanted British Aerospace to form a pan-European firm by merging with the German firm DASA and the French giant Aérospatiale; British Aerospace, however, was more interested in trying to buy the British electronics giant Marconi Electronic Systems. To persuade the British government to approve the Marconi deal, Lapthorne asked Bueno de Mesquita to predict the viability of mergers between the German and French firms. The model forecast that the three firms would never be able to agree on terms, and that the Marconi deal was the better option; when Bueno de Mesquita showed his analysis to the government heads, they agreed to permit the Marconi acquisition. “There’s nothing shimmy shammy or flip-flop about it,” Lapthorne says of the logical nature of Bueno de Mesquita’s prediction. “It’s very clear where the information came from. It has intellectual rigor.” Lapthorne is now chairman of the U.K. telecommunications company Cable and Wireless; he has used Bueno de Mesquita for seven predictions since, though he would not disclose the subjects.

It is difficult to verify how accurately Bueno de Mesquita’s model performs in corporate settings because most firms are loath to discuss his work for them. For most of the cases we discussed, Bueno de Mesquita would disclose details of the negotiation but wouldn’t name the firms in question. In other cases, clients would talk to me and praise Bueno de Mesquita’s work for them, but they would not disclose verifiable details of specific negotiations. There were a few exceptions: Robert F. Kelley, a retired former partner of Arthur Andersen, described using Bueno de Mesquita for “60 or 70” cases, ranging from internal firing decisions to figuring out how to persuade the U.S. to support China’s entry into the World Trade Organization. (Bueno de Mesquita also offered to use his software to predict which of Arthur Andersen’s clients — including, at the time, Enron — were likely to engage in financial fraud. But the firm’s lawyers, Bueno de Mesquita says, didn’t want to use the tool for fear it would put them in awkward legal positions. “Had I been able to convince the firm” to use the model, Kelley says, “I think that Andersen would be alive today.”)

Bueno de Mesquita’s most regular client by far has been the C.I.A. He says he has performed more than 1,200 predictions for the agency, tackling questions like “How fully will France participate in the Strategic Defense Initiative?” and “What policy will Beijing adopt toward Taiwan’s role in the Asian Development Bank?” In 1987, Stanley Feder, a research political scientist for the C.I.A., published a report analyzing forecasts that Bueno de Mesquita’s firm did of political events in 27 countries; he found that the success rate of its predictions was the same as that of the C.I.A.’s own analysts, only more precise. (He “got the bull’s-eye twice as often,” Feder wrote in his report, which was declassified in 1993. No other reports have been declassified since.) Feder noted, for example, that Bueno de Mesquita’s model predicted in a forecast done of Italy’s budget one year a specific figure that turned out to be off by only 1 percent; the C.I.A. method would predict just a deficit.

Those who have watched Bueno de Mesquita in action call him an extremely astute observer of people. He needs to be: when conducting his fact-gathering interviews, he must detect when the experts know what they’re talking about and when they don’t. The computer’s advantage over humans is its ability to spy unseen coalitions, but this works only when the relative positions of each player are described accurately in the first place. “Garbage in, garbage out,” Bueno de Mesquita notes. Bueno de Mesquita begins each interview by sitting quietly — “in a slightly closed-up manner,” as Lapthorne told me — but as soon as an interviewee expresses doubt or contradicts himself, Bueno de Mesquita instantly asks for clarification.

“His ability to pick up on body language, to pick up on vocal intonation, to remember what people said and challenge them in nonthreatening ways — he’s a master at it,” says Rose McDermott, a political-science professor at Brown who has watched Bueno de Mesquita conduct interviews. She says she thinks his emotional intelligence, along with his ability to listen, is his true gift, not his mathematical smarts. “The thing is, he doesn’t think that’s his gift,” McDermott says. “He thinks it’s the model. I think the model is, I’m sure, brilliant. But lots of other people are good at math. His gift is in interviewing. I’ve said that flat out to him, and he’s said, ‘Well, anyone can do interviews.’ But they can’t.”

You might expect Bueno de Mesquita to be the toast of both Washington and Wall Street, constantly in demand for prognostications. Yet he and Roundell have found that it is not so easy to attract clients. This is partly because most of their clients — especially the C.I.A. — swear them to secrecy. (And perhaps also because, as Roundell says, “Bruce and I are . . . terrible salespeople.”) But they have also faced a barrier that’s almost existential, a skepticism that computer models can truly predict the outcome of negotiations. The C.I.A., for example, built its own replica of Bueno de Mesquita’s original forecast model, but as Feder noted in his report, “the vast majority of analysts” didn’t use it because it seemed too rigid. They thought of analysis as reading and pondering until they had an aha! moment — not feeding data points into a computer model and waiting to see what comes up.

When we spoke, Bueno de Mesquita often seemed irritated by resistance to his work. For all his gifts of intuition, he has a Spocklike disdain for gut instinct. When he occasionally hires colleagues to help him with a complex bit of corporate work, he sternly warns them that they must refrain from expressing any personal opinions and describe only what they see in the spreadsheets. Bueno de Mesquita habitually and hissingly disparages traditional political analysis. He is savvy enough to know that nobody likes a scold, yet he can’t help himself; he sheepishly admits to becoming “confrontational” when people think mathematical reasoning can’t be used. At the C.I.A., Feder told me, “there were some people who found him arrogant, which was maybe a reasonable reaction.”

Donald Green, a political scientist at Yale, questions whether Bueno de Mesquita is serving the discipline well. “When I see clips of Bruce at the TED conference,” he says, referring to the annual conference promoting ideas in technology, entertainment and design, “I watch the video and I think, Wow, this is so far from the typical way in which political scientists of any stripe behave.” Some political scientists are openly dubious about the accuracy of Bueno de Mesquita’s model. Stephen Walt, a Harvard professor of international affairs, says that Bueno de Mesquita’s nonprediction work — like his theory of the “political survival” of heads of state — make him a “respected scholar, deservedly so.” It’s the predictions that Walt doesn’t trust, because Bueno de Mesquita does not publish the actual computer code of his model. (Bueno de Mesquita cannot do so because his former firm owns the actual code, but he counters that he has outlined the math behind his model in enough academic papers and books for anyone to replicate something close to his work.) While Bueno de Mesquita has published many predictions in academic journals, the vast majority of his forecasts have been done in secret for corporate or government clients, where no independent academics can verify them. “We have no idea if he’s right 9 times out of 10, or 9 times out of a hundred, or 9 times out of a thousand,” Walt says. Walt also isn’t impressed by Stanley Feder’s C.I.A. study showing Bueno de Mesquita’s 90 percent hit rate. “It’s one midlevel C.I.A. bureaucrat saying, ‘This was a useful tool,’ ” Walt says. “It’s not like he’s got Brent Scowcroft saying, ‘Back in the Bush administration, we didn’t make a decision without consulting Bueno de Mesquita.’ ” Other academics point out that rational-actor theory has come under increasing criticism in recent years, as more evidence accumulates that people make many decisions irrationally.

And it’s true that there have been cases when Bueno de Mesquita’s model has gone awry. In his 1996 book, “Red Flag Over Hong Kong,” he predicted that the press in Hong Kong “will become largely a tool of the state” — a highly debatable claim today. (In 2006, Reporters Without Borders noted concerns about self-censorship but said that “journalists remain free in Hong Kong.”) In early 1993, a corporate client asked him to forecast whether the Clinton administration’s health care plan would pass, and he said it would.

What’s more, with corporate clients in particular, there’s always the potential problem of reflexivity, of the prediction itself influencing events and making it hard to evaluate the prediction’s value. Suppose a firm is told a merger will fail, for example, and abandons its merger efforts. Was the prediction accurate or a self-fulfilling prophecy?

Spending time with Bueno de Mesquita is alternately alarming and reassuring, because he has such confidence in his own predictions about our global fate. Like many, he believes the future of Pakistan is “incredibly distressing” right now, but he has reached this conclusion in his own way: when he and his students modeled its future last year, the power of Al Qaeda and the Taliban in that region grew quickly throughout 2009, far outstripping that of the government and military. Global warming is another area where politics are doomed to fail. World governments are set to meet this December in Copenhagen to commit to firm CO2-reduction levels — but when Bueno de Mesquita modeled the future of these targets, most countries renege on them. No democratic government will seriously limit CO2 if it will hurt its citizens economically.

“When people are asked to make personal sacrifices for the greater good in the longer term, they seem to find 1,001 reasons why their particular behavior is so virtuous that this one particular deviation is really O.K.,” Bueno de Mesquita told me recently as we talked in his home office. “ ‘I have to drive an S.U.V. because I want to protect my little children from a car accident!’ ”

Yet Bueno de Mesquita remains cheerful, almost unnervingly so. Years of peering at his model have shown him that conflicts almost always have hidden solutions — places where the computer illuminates the sort of leverage that could be employed to create a sudden, useful countercoalition. For example, with Pakistan, his model showed that if the U.S. merely doubled its annual aid from $700 million to $1.5 billion, America’s influence in the country would significantly jump, while the militants’ would drop drastically. Why? Because with that sort of financial flow, corrupt rural officials would suddenly profit more from helping the U.S. than from helping the Taliban.

In the short term, though, Bueno de Mesquita’s reputation will be colored by Iran. The last time we met, it was two weeks after the Iranian election, and the opposition protests had been quashed. The hard-liners, I noted, seemed to be winning — did this mean that the prediction was wrong? “The street movement is running out of steam,” Bueno de Mesquita agreed. “Shooting people does act as an effective deterrent.” But he still maintained that his model was likely to prevail, and that domestic coalitions we might not detect from abroad are gathering to overwhelm the religious conservatives.

He spent that morning looking over his Iranian data, and he generated a new chart predicting how the dissidents’ power would grow over the next few months. In terms of power, one category — students — would surpass Ahmadinejad during the summer, and by September or October their clout would rival that of Khamenei, the supreme leader. “And that’s huge!” Bueno de Mesquita said excitedly. “If that’s right, it’s huge!” He said he believed that Iran’s domestic politics would remain quiet over the summer, then he thought they’d “really perk up again” by the fall.

Bueno de Mesquita also approved of Obama’s hands-off approach. Bueno de Mesquita ran an experimental version of his Iranian model without the U.S. in it as a player at all, and the coalitions that oppose Ahmadinejad and the bomb emerge a few months more quickly. In other words, American meddling is indeed counterproductive; the less America tries to influence Iran, the more quickly Iran will abandon nuclear weapons, if the logic of the computer is correct.

It’s a fascinating analysis, but, I wonder, has he given it to anyone in the State Department? He laughed. “I’m working on access.”

Clive Thompson, a contributing writer for the magazine, writes frequently about technology.

Собирается ли Иран создать бомбу?

Многие задаются этим вопросом, но Брюс Буэно де Мескита утверждает, что знает ответ.

Буэно де Мескита — один из самых выдающихся в мире специалистов по прикладной теории игр. Профессор Нью-Йоркского университета и старший научный сотрудник Института Гувера в Стэнфорде, он хорошо известен в академических кругах своими работами о «политическом выживании», или о том, как лидеры создают коалиции, чтобы оставаться у власти. Но среди специалистов по национальной безопасности и лиц, принимающих решения в корпорациях, он еще больше известен своими прогнозами. В течение 29 лет Буэно де Мескита разрабатывал и оттачивал компьютерную модель, которая предсказывает исход любой ситуации, в которой стороны могут быть описаны как пытающиеся убедить или принудить друг друга. С начала 1980-х годов сотрудники ЦРУ наняли его для выполнения более тысячи прогнозов; исследование ЦРУ, ныне рассекреченное, показало, что прогнозы Буэно де Мескиты «попадали в яблочко» в два раза чаще, чем прогнозы собственных аналитиков.

В прошлом году Буэно де Мескита решил спрогнозировать, создаст ли Иран ядерную бомбу. С помощью своего курса бакалавриата в Нью-Йоркском университете он изучил основных влиятельных фигур внутри страны и за её пределами — всех, кто был заинтересован в ядерном будущем Ирана. Получив необходимую информацию, он внёс её в свою компьютерную модель и через несколько минут получил ответ.

В июне я посетил Буэно де Мескиту в его доме в Сан-Франциско, чтобы увидеть результаты. Высокий мужчина с копной седых волос, 62-летний Буэно де Мескита, встретил меня тщательно приготовленными чашками эспрессо. Затем он достал свой потрёпанный ноутбук IBM — настолько старый, что надписи на клавишах A, S, D и E стёрлись — и показал мне таблицу, в которой кратко описывалось будущее Ирана.

В таблице было почти 90 игроков. Среди них были люди, например, президент Ирана Махмуд Ахмадинежад и Верховный лидер Али Хаменеи; другие представляли собой группы, например, Совет Безопасности ООН и «религиозные радикалы» Ирана. Рядом с каждым игроком число представляло одну переменную в модели Буэно де Мескиты: степень, в которой игрок хотел, чтобы Иран обладал возможностью производить ядерное оружие. Шкала варьировалась от 0 до 200, где 0 означал «полное отсутствие ядерного потенциала», а 200 — испытание ядерной ракеты.

В начале моделирования позиции были такими, какими и ожидалось. США, Израиль и большая часть Европы хотели, чтобы у Ирана практически не было ядерного потенциала, поэтому их предпочтительный результат был близок к нулю. Иранские же сторонники жёсткой линии, напротив, были агрессивны. «Это не просто „Создать бомбу“», — сказал Буэно де Мескита, характеризуя их позицию. «Вероятно, это „Нам следует испытать бомбу“».

Но по мере того, как компьютерная модель продвигалась вперёд, в 2009 и 2010 годах, позиции менялись. Американские и израильские деятели в сфере национальной безопасности неохотно согласились с тем, что Иран может терпеть наличие у него некоторого количества гражданских ядерных мощностей. Ахмадинежад, Хаменеи и религиозные радикалы колебались; затем, когда модель достигла наших дней, их влияние — ещё одна переменная в модели Буэно де Мескиты — значительно ослабло.

Среди тысяч строк в таблице есть одна под названием «Прогноз». Она состоит из одного числа, представляющего собой наиболее вероятный консенсус всех игроков. Сначала он равен 160 — зоне, где можно создать бомбу, — но к следующему году стабилизируется на 118, где практически не меняется. «Вот и результат», — уверенно сказал Буэно де Мескита, постукивая по экрану.

Почему летом у меня так часто болит голова? Что означает число 118? Это означает, что Иран не создаст ядерную бомбу. Согласно прогнозу, к началу 2010 года Иран будет на грани её создания, но затем остановится и не продвинется дальше. Если эта компьютерная модель верна, все мрачные предзнаменования, которые мы наблюдали в последние месяцы — жестокое подавление протестующих, сомнительные признания, обвинения Хаменеи в американских уловках — скрывают тектонический сдвиг. Умеренные побеждают, хотя мы пока этого не видим.

Может ли это быть тем, что произойдет? Конечно, у Буэно де Мескиты есть свои критики, которые утверждают, что используемому им программному обеспечению нельзя доверять и оно может поставить под сомнение более масштабную деятельность по составлению прогнозов. Но он опубликовал большое количество поразительно точных прогнозов, которые оказались верными, многие из них в рецензируемых академических журналах. Например, за пять лет до смерти аятоллы Хомейни в 1989 году Буэно де Мескита предсказал в журнале PS, что Хомейни сменит Али Хаменеи (кем он и был), которого в свою очередь сменит тогда еще менее известный священнослужитель по имени Акбар Хашеми Рафсанджани (кем он вполне может быть). В прошлом году он предсказал, когда президент Пакистана Первез Мушарраф будет вынужден покинуть свой пост, и оказался верен с точностью до месяца. В книге «Игра предсказателя», которая выйдет в следующем месяце и написана для широкой аудитории, Буэно де Мескита предлагает ещё десятки историй о своих прогнозах. А что насчёт иранской бомбы?

«Через год, — сказал он с широкой улыбкой, — мы узнаем, прав ли он».

«Я не эксперт по Ирану», — весело сказал мне Буэно де Мескита, когда мы шли по его улице, обсаженной деревьями, чтобы перекусить бирманской едой. Более того, его карьера построена на странной концепции: если вы хотите предсказывать политические события, мудрости и опыта, глубокого знания культуры и истории страны недостаточно. Чтобы предсказывать будущее, нужно быть экспертом не в государственном управлении, а в том, как отдельные люди принимают решения. Вам нужна теория игр «рационального актора».

Буэно де Мескита начал изучать политологию в 1960-х годах. Когда он работал над диссертацией в Мичиганском университете о парламентской политике в Индии, один профессор поручил ему книгу Уильяма Х. Райкера «Теория политических коалиций» – одну из первых работ, в которой теория игр применялась к политике. Теория игр – это раздел математики, изучающий поведение людей в стратегических ситуациях, то есть когда они принимают решения, основываясь на своих представлениях о том, как будут принимать решения другие. В целом, теория игр предполагает, что люди всегда рациональны и эгоистичны; они всегда стремятся получить то, что выгодно им, а значит, их поведение часто можно предсказать. Одним из известных применений теории рационального выбора, особенно заинтриговавшим Буэно де Мескиту, стал анализ «комитетного голосования», проведённый Дунканом Блэком. В нём утверждается, что если два соперничающих кандидата пытаются победить по одному вопросу, например, по налогам, они неизбежно сместят свои позиции в сторону медианного избирателя.

Буэно де Мескита был очарован идеей свести запутанные дела политики и истории к точным, логическим уравнениям. Он начал свою знаковую научную работу о «селекторате», или группе лиц, управляющих страной. В мировоззрении Буэно де Мескиты не существует такого понятия, как «национальный интерес» (или «государство»). Есть лишь лидеры, отчаянно пытающиеся удержать власть, создавая коалиции внутри своего селектората — например, подкупая своих приспешников в случае диктатуры или совершая достаточно добрых дел, чтобы удовлетворить простой народ в демократическом государстве.

Когда Буэно де Мескита заметил логическую ошибку в одной из книг Райкера, он написал автору письмо; в 1972 году Райкер предложил Буэно де Меските работу в Рочестерском университете, где новое поколение политологов начало применять формальные математические модели к политическому анализу.

Именно там Буэно де Мескита начал программировать свою компьютерную модель. Она основана на теории избирателей Блэка и работает следующим образом: чтобы предсказать, как лидеры поведут себя в конфликте, Буэно де Мескита начинает с конкретного прогноза, который он хочет сделать, затем опрашивает четырёх или пяти экспертов, хорошо знающих ситуацию. Он выявляет заинтересованные стороны, которые будут оказывать влияние на исход (обычно 20 или 30 игроков), и просит экспертов оценить заинтересованные стороны по четырём категориям: какой результат хотят игроки? Насколько усердно они будут работать для его достижения? Насколько сильно они могут повлиять на других? Насколько тверда их решимость? Каждое значение выражается числом по собственной произвольной шкале, например, от 0 до 200. (Иногда Буэно де Мескита пропускает экспертов, просто читает газетные и журнальные статьи и составляет свой собственный список игроков и чисел.) Например, в случае с иранской бомбой Буэно де Мескита оценил предпочтительный для Ахмадинежада результат в 180, а по шкале от 0 до 100 его желание получить этот результат в 90, его власть в 5 и его решимость в 90.

Затем начинается математика, часть которой на удивление проста. Если просто отсортировать игроков по степени их желания заполучить бомбу и уровню поддержки окружающих, то получится довольно хороший прогноз. Но другие переменные позволяют компьютерной модели выполнять гораздо более сложные оценки. По сути, она ищет возможные группы игроков, которые были бы готовы сместить свои позиции относительно друг друга, если бы считали, что это будет им выгодно. Модель начинается с определения средней позиции всех игроков — «золотой середины», которая оказывает гравитационное воздействие на все переговоры. Затем она сравнивает каждого игрока с каждым другим, оценивая, сможет ли один из них убедить или принудить других двигаться в сторону своей позиции, основываясь на силе, решимости и позиции всех остальных. (Власть — это ещё не всё. Если самый сильный игрок находится на периферии проблемы, а группа менее сильных игроков — ближе к середине, они могут оказывать большее влияние.) Оценив, насколько сильно каждый игрок может сдвинуться, программа пересчитывает золотую середину, которая смещается по мере продвижения игроков. «Раунд» заканчивается; программа повторяет процесс раунд за раундом. Игра заканчивается, когда игроки перестают существенно двигаться от раунда к раунду — это означает, что они пошли на компромисс, насколько это вообще возможно. В этот момент, если ни один игрок с правом вето не отказался идти на компромисс, результатом становится среднее положение всех игроков — официальное предсказание того, как разрешится проблема. (Буэно де Мескита не выражает свои прогнозы в вероятностных терминах; он говорит, что событие произойдёт или нет.)

Короче говоря, компьютерная модель предсказывает коалиции. И компьютеры справляются с этим гораздо лучше людей, поскольку при наличии большого количества игроков число возможных коалиций быстро множится. При 40 игроках, типичном размере одного из прогнозов Буэно де Мескиты, можно рассмотреть 1560 возможных пар только для начала. Именно поэтому, по его словам, его модель часто выдаёт удивительные результаты. Дело не в том, что она умнее людей. Но она методично прорабатывает не только очевидные коалиции, о которых мы знаем и ожидаем, но и невидимые, которые нам неизвестны.

Для Буэно де Мескиты первое заметное применение этой модели произошло в 1979 году, когда Государственный департамент опрашивал учёных, специализирующихся на Индии, включая самого Буэно де Мескиту, чтобы понять, как будут развиваться некоторые парламентские маневры. Буэно де Мескита решил использовать свою первую версию программы (которая, по его словам, «едва работала») и собственные знания об Индии, чтобы определить влиятельных игроков и их показатели. Затем университетский мэйнфрейм всю ночь обрабатывал данные.

Утром, по словам Буэно де Мескиты, он был поражён: предсказанный победитель, казалось бы, был незначительной фигурой, которую эксперты не принимали в расчёт. Буэно де Мескита, по его словам, разделял их мнение, но всё равно принял вердикт компьютера. «Поэтому я перезвонил этому человеку в Госдепартамент и рассказал ему о своём выводе», — продолжил Буэно де Мескита. «После этого наступила долгая пауза, полная смеха. Он спросил: „Как вы к этому пришли? Никто этого не утверждает“. Тогда я сказал ему, что у меня есть небольшая компьютерная модель. Он просто расхохотался. И сказал: „На вашем месте я бы этого не повторял“».

Три месяца спустя, по словам Буэно де Мескиты, его прогноз оказался верным.

Сын еврейских иммигрантов, прибывших из Брюсселя во время Второй мировой войны, Буэно де Мескита вырос на Манхэттене, где его отец управлял небольшим издательством, а мать – магазином женской одежды. Он поступил в Куинс-колледж в 16 лет – «слишком рано», как он сам говорит – и запоем читал историю и литературу. (Буэно де Мескита потратил годы на исследования и написал короткий роман, в котором защищает Эбенезера Скруджа как добросердечного человека.) «Он один из самых удивительно умных людей, которых я встречал в своей жизни, и Брюс не стесняется вам это сказать», – полушутя сказал мне Кевин Гейнор, юрист по вопросам охраны окружающей среды, дважды нанимавший Буэно де Мескиту для консультирования своих корпоративных клиентов по «чрезвычайно деликатным» правительственным переговорам. «Он не склонен к самоуничижению. Но его самоуничижение не выглядит обаятельным». Обширная научная работа Буэно де Мескиты — он опубликовал 16 книг и более 100 статей — считается вкладом в продвижение теории игр и математического моделирования в русло политической науки; по одному подсчету, к 1999 году целых 40 процентов статей в American Political Science Review использовали моделирование. (Эта цифра была настолько высокой, что вызвала глубокую растерянность среди политологов, не занимающихся теорией игр.) Хотя немногие выполняют консалтинговую работу, которую делает он, другие специалисты по теории игр создали модели, очень похожие на модели Буэно де Мескиты, и он активно продвигает свою методику, в том числе обучая студентов Нью-Йоркского университета делать похожие прогнозы.) Он проводит полгода в Нью-Йоркском университете, где недавно закончил четырехлетний срок в качестве председателя кафедры политологии, и полгода в Институте Гувера в Стэнфорде. Согласно условиям его академических контрактов, ему разрешено тратить один день в неделю в течение учебного года на внешние консультации.

Именно эти консультации, а не его академическая работа, сделали Буэно де Мескиту одновременно и богатым, и противоречивым. Он начал давать прогнозы частному сектору в 1982 году, когда А.Ф.К. Органски, его бывший преподаватель, предложил им начать бизнес, используя модель Буэно де Мескиты. Они рассуждали, что деловые переговоры подобны международным отношениям, поскольку в них игроки пытаются уговорить и принудить друг друга. Вскоре у Буэно де Мескиты и Органски (скончавшегося в 1998 году) появились клиенты, от Arthur Andersen до Union Carbide, которая обращалась к ним за советами по умиротворению индийского правительства после разлива химикатов в Бхопале. Сегодня фирма Буэно де Мескиты по сути состоит из него самого и Гарри Раунделла, бывшего банкира JP Morgan, который познакомился с Буэно де Мескитой, когда тот нанял его в 1995 году, чтобы тот помог банку разобраться, как добиться принятия новых, благоприятных правил в США. Они берут от 50 000 долларов и выше за прогнозирование и консультации по ведению переговоров, выполняя от 18 до 20 таких заданий в год. Буэно де Мескита, помимо того, что это «разумная сумма», не стал раскрывать свой доход от компании.

Чтобы составить корпоративный прогноз, Раунделл и Буэно де Мескита определяют числовые значения участников переговоров, опрашивая руководителей компаний. Это может занять от нескольких часов телефонных разговоров до двух дней личных бесед. Оба проводят интервью, а Буэно де Мескита вносит информацию в электронную таблицу.

Как рассказали мне несколько клиентов, настоящая ценность работы Буэно де Мескиты заключается не только в его способности предсказать, как может развернуться корпоративное событие. Она также в том, чтобы понять, как на это событие повлиять. Поскольку модель Буэно де Мескиты предсказывает будущее, рассчитывая влияние каждого игрока на каждого другого, раунд за раундом, Буэно де Мескита может вернуться назад и увидеть, когда некоторые игроки внезапно становятся более гибкими в середине переговоров. Таким образом, он может проводить эксперименты «что, если»: что, если этого человека удастся убедить изменить своё решение? Он введёт новые значения в модель, вручную изменив позицию этого игрока, а затем снова запустит её, чтобы проверить, изменит ли это изменение будущее в пользу его клиента. Если да, то Буэно де Мескита может дать совет: сосредоточьтесь на этом игроке в реальной жизни и попытайтесь повлиять на него. Если в игре участвуют десятки игроков и проводятся десятки раундов, число возможных сценариев «что если» становится огромным: Буэно де Мескита может потратить несколько дней на изучение своих таблиц, чтобы выявить полезные болевые точки.

Одни из самых заметных публичных консультаций Буэно де Мескиты состоялись в 1999 году, когда Ричард Лапторн, тогдашний вице-председатель British Aerospace, попросил его помочь спланировать приобретение на 10 миллиардов долларов. Британское правительство хотело, чтобы British Aerospace сформировала панъевропейскую фирму путем слияния с немецкой фирмой DASA и французским гигантом Aérospatiale; British Aerospace, однако, была больше заинтересована в покупке британского электронного гиганта Marconi Electronic Systems. Чтобы убедить британское правительство одобрить сделку Marconi, Лапторн попросил Буэно де Мескиту спрогнозировать жизнеспособность слияний между немецкой и французской фирмами. Модель предсказывала, что три фирмы никогда не смогут договориться об условиях, и что сделка Marconi была лучшим вариантом; когда Буэно де Мескита показал свой анализ главам правительства, они согласились разрешить приобретение Marconi. «В этом нет ничего фальшивого или шаткого», — говорит Лапторн о логике предсказания Буэно де Мескиты. «Совершенно ясно, откуда взялась эта информация. Она обладает интеллектуальной строгостью». Сейчас Лапторн занимает пост председателя британской телекоммуникационной компании Cable and Wireless; с тех пор он использовал Буэно де Мескиту для семи предсказаний, хотя и не раскрывает, о ком именно.

Сложно проверить, насколько точно модель Буэно де Мескиты работает в корпоративной среде, поскольку большинство компаний неохотно обсуждают его работу. В большинстве случаев, которые мы обсуждали, Буэно де Мескита раскрывал подробности переговоров, но не называл компании, о которых шла речь. В других случаях клиенты разговаривали со мной и хвалили работу Буэно де Мескиты, но не раскрывали поддающихся проверке подробностей конкретных переговоров. Было несколько исключений: Роберт Ф. Келли, бывший партнёр компании Arthur Andersen, вышедший на пенсию, рассказал, что использовал Буэно де Мескиту в «60 или 70» случаях, начиная от решений об увольнении сотрудников и заканчивая попытками убедить США поддержать вступление Китая во Всемирную торговую организацию. (Буэно де Мескита также предложил использовать свое программное обеспечение для прогнозирования того, кто из клиентов Arthur Andersen — включая, в то время, Enron — с большой вероятностью замешан в финансовом мошенничестве. Но юристы фирмы, говорит Буэно де Мескита, не захотели использовать этот инструмент, опасаясь, что он поставит их в неловкое юридическое положение. «Если бы мне удалось убедить фирму» использовать эту модель, — говорит Келли, — «я думаю, Андерсен был бы сегодня жив».)

Самым постоянным клиентом Буэно де Мескиты на сегодняшний день является ЦРУ. Он говорит, что выполнил более 1200 прогнозов для агентства, решая такие вопросы, как «Насколько полно Франция будет участвовать в Стратегической оборонной инициативе?» и «Какую политику Пекин примет в отношении роли Тайваня в Азиатском банке развития?». В 1987 году Стэнли Федер, исследователь-политолог ЦРУ, опубликовал отчет, в котором анализировались прогнозы, сделанные фирмой Буэно де Мескиты в отношении политических событий в 27 странах. Он обнаружил, что процент успешных прогнозов был таким же, как и у собственных аналитиков ЦРУ, только точнее. («Он попадал в яблочко в два раза чаще», — написал Федер в своем отчете, который был рассекречен в 1993 году. С тех пор никаких других отчетов не рассекречивалось.) Федер отметил, например, что модель Буэно де Мескиты предсказала в прогнозе бюджета Италии на один год конкретную цифру, которая оказалась неверной всего на 1 процент; метод ЦРУ предсказал бы только дефицит.

Те, кто наблюдал за Буэно де Мескитой в деле, называют его чрезвычайно проницательным наблюдателем. Именно таким он и должен быть: проводя интервью для сбора фактов, он должен понимать, когда эксперты понимают, о чём говорят, а когда нет. Преимущество компьютера перед людьми заключается в его способности отслеживать невидимые коалиции, но это работает только тогда, когда относительное расположение каждого игрока изначально точно описано. «Мусор на входе, мусор на выходе», — отмечает Буэно де Мескита. Буэно де Мескита начинает каждое интервью, сидя тихо — «слегка замкнуто», как сказал мне Лэпторн, — но как только собеседник выражает сомнение или противоречит сам себе, Буэно де Мескита тут же просит разъяснений.

«Его способность улавливать язык тела, распознавать интонации голоса, запоминать, что говорят люди, и ненавязчиво перечить им — он мастер в этом», — говорит Роуз Макдермотт, профессор политологии в Университете Брауна, которая наблюдала за тем, как Буэно де Мескита проводит интервью. Она говорит, что его истинный дар — это эмоциональный интеллект и умение слушать, а не математические способности. «Дело в том, что он не считает это своим даром», — говорит Макдермотт. «Он думает, что дело в модели. Уверена, что эта модель блестящая. Но многие другие люди хороши в математике. Его дар — в умении проводить интервью. Я говорила ему об этом прямо, и он отвечал: „Ну, давать интервью может каждый“. Но они не могут».

Можно было бы ожидать, что Буэно де Мескита станет любимицей Вашингтона и Уолл-стрит, постоянно нуждаясь в прогнозах. Однако он и Раунделл обнаружили, что привлечь клиентов не так-то просто. Отчасти это связано с тем, что большинство их клиентов, особенно ЦРУ, берут с них клятву хранить тайну. (И, возможно, ещё и потому, что, как говорит Раунделл, «мы с Брюсом… ужасные продавцы».) Но они также столкнулись с почти экзистенциальным барьером — скептицизмом в отношении того, что компьютерные модели могут действительно предсказывать исход переговоров. ЦРУ, например, создало собственную копию оригинальной модели прогнозирования Буэно де Мескиты, но, как отметил Федер в своём отчёте, «подавляющее большинство аналитиков» не использовали её, потому что она казалась слишком жёсткой. Они считали анализ чтением и размышлением до момента озарения, а не вводом точек данных в компьютерную модель и ожиданием результата.

Когда мы общались, Буэно де Мескита часто, казалось, раздражался на сопротивление своей работе. При всей своей интуиции он, подобно Споку, презирает интуицию. Когда он время от времени нанимает коллег для помощи в сложной корпоративной работе, он строго предупреждает их, что они должны воздерживаться от выражения личного мнения и описывать только то, что видят в электронных таблицах. Буэно де Мескита привычно и с шипением пренебрежительно относится к традиционному политическому анализу. Он достаточно проницателен, чтобы понимать, что никто не любит ворчания, но ничего не может с собой поделать; он смущённо признаётся, что становится «конфронтационистским», когда люди считают математические рассуждения неприменимыми. В ЦРУ, как сказал мне Федер, «некоторые считали его высокомерным, что, возможно, было разумной реакцией».

Дональд Грин, политолог из Йельского университета, сомневается, что Буэно де Мескита служит своей дисциплине. «Когда я вижу отрывки выступления Брюса на конференции TED, — говорит он, имея в виду ежегодную конференцию, посвящённую продвижению идей в области технологий, развлечений и дизайна, — я смотрю видео и думаю: «Вау, это так далеко от типичного поведения политологов любого толка». Некоторые политологи открыто сомневаются в точности модели Буэно де Мескиты. Стивен Уолт, профессор международных отношений Гарвардского университета, говорит, что работа Буэно де Мескиты, не связанная с прогнозированием, — как и его теория «политического выживания» глав государств — делает его «заслуженно уважаемым учёным». Уолт не доверяет именно прогнозам, поскольку Буэно де Мескита не публикует фактический компьютерный код своей модели. (Буэно де Мескита не может этого сделать, потому что фактический код принадлежит его бывшей фирме, но он возражает, что изложил математику, лежащую в основе его модели, в достаточном количестве научных статей и книг, чтобы любой мог повторить что-то близкое к его работе.) Хотя Буэно де Мескита опубликовал множество прогнозов в академических журналах, подавляющее большинство его прогнозов было сделано в тайне для корпоративных или государственных клиентов, где никакие независимые ученые не могут их проверить. «Мы понятия не имеем, прав ли он 9 раз из 10, или 9 раз из ста, или 9 раз из тысячи», — говорит Уолт. Уолт также не впечатлен исследованием ЦРУ Стэнли Федера, показывающим 90-процентный процент попаданий Буэно де Мескиты. «Это один бюрократ ЦРУ среднего звена говорит: "Это был полезный инструмент"», — говорит Уолт. «Он не заставил Брента Скоукрофта заявить: «В администрации Буша мы не принимали решений, не посоветовавшись с Буэно де Мескитой». Другие ученые отмечают, что в последние годы теория рационального субъекта подвергается все большей критике, поскольку накапливается все больше доказательств того, что люди принимают многие решения нерационально.

И действительно, были случаи, когда модель Буэно де Мескиты давала сбои. В своей книге 1996 года «Красный флаг над Гонконгом» он предсказал, что гонконгская пресса «превратится в инструмент в руках государства» — весьма спорное утверждение сегодня. (В 2006 году организация «Репортёры без границ» выразила обеспокоенность по поводу самоцензуры, но заявила, что «журналисты в Гонконге остаются свободными».) В начале 1993 года корпоративный клиент попросил его спрогнозировать, будет ли принят план администрации Клинтона по реформированию здравоохранения, и он ответил утвердительно.

Более того, особенно в случае с корпоративными клиентами, всегда существует потенциальная проблема рефлексивности, когда сам прогноз влияет на события и затрудняет оценку его ценности. Предположим, например, компании сообщают, что слияние провалится, и она отказывается от попыток слияния. Был ли прогноз точным или это самоисполняющееся пророчество?

Проводить время с Буэно де Мескитой одновременно тревожно и обнадёживает, поскольку он так уверен в собственных прогнозах о судьбе нашей планеты. Как и многие, он считает будущее Пакистана «невероятно тревожным», но пришёл к этому выводу по-своему: когда он и его ученики моделировали его будущее в прошлом году, мощь «Аль-Каиды» и Талибана в этом регионе быстро росла в течение 2009 года, значительно опережая мощь правительства и военных. Глобальное потепление — ещё одна область, где политика обречена на провал. Мировые правительства должны встретиться в декабре в Копенгагене, чтобы взять на себя обязательства по твёрдому сокращению выбросов CO2, но когда Буэно де Мескита моделировал будущее этих целей, большинство стран отказались от них. Ни одно демократическое правительство не станет серьёзно ограничивать выбросы CO2, если это нанесёт ущерб экономике его граждан.

«Когда людей просят принести личные жертвы ради общего блага в долгосрочной перспективе, они, кажется, находят 1001 причину, почему их поведение настолько добродетельно, что это конкретное отклонение действительно приемлемо», — недавно рассказал мне Буэно де Мескита во время нашей беседы в его домашнем офисе. «Мне приходится водить внедорожник, потому что я хочу защитить своих маленьких детей от автомобильной аварии!»

И всё же Буэно де Мескита остаётся бодрым, почти пугающе бодрым. Годы изучения его модели показали ему, что конфликты почти всегда имеют скрытые решения — места, где компьютер подсказывает, какие рычаги воздействия можно использовать для создания внезапной и полезной контркоалиции. Например, в случае с Пакистаном его модель показала, что если бы США просто удвоили свою ежегодную помощь с 700 миллионов до 1,5 миллиарда долларов, влияние Америки в стране значительно выросло бы, в то время как влияние боевиков резко упало бы. Почему? Потому что при таком финансовом потоке коррумпированные сельские чиновники внезапно стали бы получать больше от помощи США, чем от помощи Талибану.

Однако в краткосрочной перспективе репутация Буэно де Мескиты будет зависеть от Ирана. В последний раз мы встречались через две недели после иранских выборов, когда протесты оппозиции были подавлены. Я заметил, что сторонники жёсткой линии, похоже, побеждают — означало ли это, что прогноз оказался неверным? «Уличное движение выдыхается», — согласился Буэно де Мескита. «Расстрел людей действительно является эффективным сдерживающим фактором». Но он всё же утверждал, что его модель, вероятно, одержит верх, и что внутренние коалиции, которые мы, возможно, не видим из-за рубежа, формируются, чтобы сокрушить религиозных консерваторов.

Всё утро он провёл, изучая данные по Ирану, и составил новую диаграмму, предсказывающую рост влияния диссидентов в течение следующих нескольких месяцев. Летом одна категория — студенты — превзойдёт Ахмадинежада, а к сентябрю или октябрю их влияние сравняется с влиянием Хаменеи, верховного лидера. «И это очень много!» — восторженно воскликнул Буэно де Мескита. «Если это правда, то это очень много!» Он сказал, что, по его мнению, внутренняя политика Ирана летом останется спокойной, а затем, по его мнению, к осени они «снова оживятся».

Буэно де Мескита также одобрил политику невмешательства Обамы. Буэно де Мескита запустил экспериментальную версию своей иранской модели без участия США, и коалиции, выступающие против Ахмадинежада и атомной бомбы, формируются на несколько месяцев быстрее. Другими словами, вмешательство Америки действительно контрпродуктивно: чем меньше Америка пытается влиять на Иран, тем быстрее Иран откажется от ядерного оружия, если логика компьютера верна.

Это увлекательный анализ, но интересно, передал ли он его кому-нибудь в Госдепартаменте? Он рассмеялся. «Я работаю над доступом».

Клайв Томпсон, автор журнала, часто пишет о технологиях.